Детектив на исходе века [ Российский триллер. Игры капризной дамы] - Сергей Трахименок

До калитки он добрался быстро, а по улице пошел не торопясь, придерживаясь теневой стороны. Улицы в поселке не освещались, но на некоторых из них было светлее, чем в клубе: прожекторы колонии, освещая ее периметр, несли свет к поселку. Полосу такого света ему предстояло пересечь, это был последний участок, после которого ему можно спокойно встречаться с кем угодно.

По закону подлости именно по этой освещенной улице шла компания молодежи. Он остановился, выжидая, когда они пройдут. Три десятиклассницы местной школы и парень — их сверстник — мчались на свет прожектора, как мотыльки на огонь свечи. Девчонки были в одинаковых приталенных пальто, когда-то в сельмаг завезли полный грузовик таких. На головах вместо платков особым образом повязанные шарфы — последний крик молодежной моды в поселке. На парне ладно сидел армейский бушлат — свидетельство его дружеских отношений с солдатами роты охраны колонии. На спине его, привязанная бельевой веревкой, болталась гитара.

Компания была опасна, но еще опасней долго задерживаться вблизи ее дома, и он двинулся дальше через освещенную прожектором улицу, как только молодежь прошла мимо.

В сенцах большого деревянного дома он постоял немного, стирая с лица выражение, которое могло его выдать, и заодно пытаясь окончательно избавиться от едва уловимого запаха духов «Быть может».

— Ну, наконец-то, — сказала жена, когда он появился на пороге.

— Случилось что? — спросил тесть, оторвавшись от газеты.

— Все нормально, — ответил он, — надо было со второй сменой разобраться.

— А Петька-то уже давно дома, — не преминула вставить свое слово теща.

— Петька — контролер, — перебил ее тесть, — а наш — начальник.

— Есть будешь? — спросила жена, вклинившись в разговор.

— Конечно, — ответил за него тесть, — не с гулянки пришел мужик, с работы.

— Петька умеет жить, — буркнула теща и ушла в соседнюю комнату, отделенную от первой ситцевой занавеской.

«Петька умеет, а я, значит, — нет», — подумал он, садясь за стол. Поужинав, он встал и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Пойду покурю…

Одев шапку, накинув на плечи шинель, он вышел на крыльцо, сел на перила, закурил сигарету и стал смотреть на косой луч прожектора, светивший от одной из караульных вышек колонии в сторону поселка.

Два прожектора, свет от которых направлялся не в зону, как обычно, а на поселок, были установлены недавно, после очередного побега.

На местной подстанции по вечерам проводились какие-то работы, и почти в одно и то же время на несколько минут отключали освещение.

Двух отключений хватило, чтобы понять — на следующий день будет третье. И на третий день один рисковый осужденный за две минуты абсолютной темноты при помощи самодельной кошки и веревки преодолел и забор, и обесточенное заграждение. Когда после отключения свет вновь зажегся, то в зоне не наблюдалось ничего необычного, так как все необычное происходило за забором, в темноте.

Беглеца, в конце концов, задержали, а начальник колонии, именуемый, в соответствии с традициями, и осужденными, и администрацией, и жителями поселка Хозяином, приказал поставить дополнительные прожекторы, чтобы часовые на вышках могли видеть ночью не только зону, но и поселок.

Новшество сие было воспринято караульными с радостью: теперь они смотрели не в квадрат зоны, а в сторону поселка.

Сигарета обожгла пальцы, и он выронил окурок. Достав из пачки другую он удобнее устроился на перилах и чиркнул спичкой.

Два года назад он женился. Год мотался по общагам и квартирам Н-ска, пока приехавший к ним тесть не сказал:

— Хватит ерундой заниматься, приезжайте к нам, инженеры везде нужны, да и на еду тратиться не надо. Встанете на ноги, а уж потом и в город можно вернуться…

После того разговора он уволился с завода и приехал с женой к тестю в поселок с курьезным названием Тараканино. Тьмутараканино называл он его в первое время.

Тараканино было необычным поселком. В нем размещалась колония строгого режима. Колония была врагом директора совхоза, центральной усадьбой которого и было Тараканино. Колония перетягивала к себе работников совхоза, за работу там платили больше да еще сотрудникам ее шли надбавки, которые в шутку звались доплатами «за боюсь».

В колонии было большое производство тары и мебели, но специалистов не хватало. Уже через неделю после приезда не без помощи тестя, его уговорили устроиться работать туда. А так как парень он был работящий и не пьяница, то уже через месяц сам Хозяин стал уговаривать его аттестоваться, «чтобы получать больше и на одежду не тратиться». И тогда же, и опять же не без помощи тестя, он дал убедить себя, что это лучшее, что можно сделать в его положении. Через три месяца его аттестовали, выдали форму, в которой он выглядел не лучшим образом, так как срочную не служил и не знал, как подобрать китель, бриджи, сапоги. Шинель, вследствие тех же причин, топорщилась на спине и была коротка, что делало его похожим на новобранца, с которого старослужащие сняли вещи его размера, а взамен всучили свои.

Он быстро втянулся в работу, сошелся с коллегами, перестал обращать внимание на просьбы и прощупывания осужденных, но удовлетворения от труда не испытывал. До сих пор не оставляло его чувство временности своего проживания в Тараканино.

— Витя, — раздался голос жены, приглушенный двумя рамами, — простудишься.

— Иду, — ответил он и бросил окурок в снег.

Уже открывая дверь, он услышал звуки гитары и оглянулся. Как он и предполагал, часовой под крышей вышки, похожей на детский грибок, смотрел вниз в сторону поселка.

«Гитару слушает», — подумал он и вошел в сенцы.

А часовой на вышке что-то кричал девчонкам, стоящим рядом с гитаристом. Кричал по-русски, но с сильным узбекским акцентом. По всему было видно, что они были знакомы и пришли к вышке, точно зная, что их друг будет в это время на посту.

Вешние воды бегут с гор ручьями.Птицы в садах звонки песни поют,Горькими хочется плакать слезами,А почему, я и сам не пойму…

Пел, аккомпанируя себе на гитаре, парень в бушлате, волнуя всех безысходностью песни, три пары девичьих глаз смотрели вверх на часового со сторож поселка, и одна — из-за угла барака второго отряда, последняя пара принадлежала некоему Шнырю — чернявому, ловкому парню в возрасте тридцати лет, относящемуся к людям, о которых говорят, что они не могут усидеть на месте, так как у них шило в филейной части.

Шнырь только что вылез из окна первого этажа на улицу, миновав таким образом встречу с дневальным, хотя, что ему дневальный. Дневальный — свой человек, ему не нужно даже говорить: ты меня не видел. Но — береженого Бог бережет, а не береженого — конвой. Если дневальный и работает на кума[11], опасаться его не стоит. Пока он доложит о том, что Шнырь покидал ночью расположение отряда, дело будет сделано, и поезд уйдет далеко.

Шнырь выглянул из-за угла еще раз. Часовой на вышке смотрел в противоположную сторону, где резвилась поселковая молодежь и откуда слышался звук гитары…

Он подлез под проволоку локалки[12], перебежал полосу света и добрался до колючей проволоки, отделяющей жилую зону от рабочей. Подсунул под электрический провод две деревянные рогатки пролез на КСП[13]. На когда-то вспаханной, но сейчас подмерзшей земле, конечно, останутся следы, и завтра их обнаружат, но пока будут разбираться, будет поздно.

Второй ряд колючки Шнырь преодолел так же, как и первый, и, оставив рогатки, побежал к тарному цеху.

Разумеется, он рисковал, но не жизнью: часовой не станет стрелять, даже если увидит бегущего. Не тот случай, подумаешь, какой-то зэк полез из жилой зоны в рабочую. Для часового это не нарушение: что здесь колония, что там… Другое дело, если бы он увидел, что Шнырь лезет на внешнее ограждение. Тут бы он своего не упустил. Часовых, пресекающих побег, поощряют отпуском, а за отпуск эти пацаны отца родного замочат.

Раньше жилую зону от производственной отделял забор. Полгода назад забор решили перенести ближе к жилой зоне, чтобы расширить рабочую. Когда его разобрали, выяснилось, что он сгнил, а на новый у Хозяина нет денег.

Прижавшись к стене цеха, Шнырь отдышался, сунул руку в выемку карниза, вытащил перемотанные шпагатом заточки и бросился назад. Сверток, который он нес, а точнее, содержимое можно было протащить из рабочей зоны в жилую по отдельности. Но на это нужно время, да и обстановку поспокойнее. Контролеры в последнее время совсем озверели, шмонают[14] плотно, не то, что раньше.

Часовой на вышке, с которой можно было увидеть Шныря, все еще переговаривался с девицами, где-то лаяли собаки. Стоило одному псу в поселке гавкнуть, как тут же по принципу домино его поддерживали другие собаки. Однако сторожевые псы колонии в этих перекличках не участвовали и в зоне было тихо.